Всевышний Аллах сказал (смысл):

Как было бы хорошо, если бы эти аяты были у нас перед глазами, когда с нами происходит то, что нам не нравится. Истина в том, что мы не знаем, в чём для нас благо – в том, что нам нравится или, напротив, в том, что нас печалит. Не смотрите лишь на внешнюю сторону происходящего. Вспоминайте, что во всём есть мудрость Всевышнего, которая скрыта от нас.

Доказательством этому служит история, упомянутая в Коране. Эта история пророков Мусы (мир ему) и Хизри (мир ему). Вспомните, что Хизри (мир ему) совершал такие поступки, которые не мог принять Муса (мир ему). Позднее выяснилась истинная сторона поступков Хизри (мир ему), и то, что он делал, было правильным и верным. Также и в нашей жизни. Иногда с нами происходит нечто неприятное для нас. Но Всевышний сведущ, что лучше для нас и Он обладатель мудрости. Вспомните, сколько раз в вашей жизни неприятные ситуации оборачивались к лучшему.

Пророка Юсуфа (мир ему) бросили в колодец, но это только лишь возвысило Юсуфа (мир ему), и стал он правителем Египта. Воле Всевышнего подчиняется всё сущее. И говорит истину Аллах ﷻ :

فَعَسَى أَنْ تَكْرَهُوا شَيْئَاً وَيَجْعَلَ اللهُ فِيهِ خَيْرَاً كَثِيرَاً

(смысл): «Быть может, вам неприятно то, что является благом для вас. И быть может, вы любите то, что является злом для вас» (сура «аль-Бакара», аят 216).

Ничто не происходит случайно, как утверждают невежественные люди, а происходит по воле, мудрости и предопределению Всевышнего, как говорится в Коране:

إِنَّا كُلَّ شَيْءٍ خَلَقْنَاهُ بِقَدَرٍ

(смысл): «Воистину, Мы сотворили каждую вещь по предопределению» (сура «альт-Камар», аят 49).

В каждом событии есть своя мудрость, но она скрыта от людей. Не следует также забывать, что земная жизнь – место, где человек проходит через испытания. Всевышний так говорит об этом:

وَنَبْلُوكُمْ باِلشَّرِّ وَالخَيْرِ فِتْنَةً وَإلَينَا تُرجَعُونَ

(смысл): «Мы подвергаем вас искушению добром и злом ради испытания» (сура «аль-Анбия», аят 35).

Испытанием могут стать болезнь или здоровье, богатство или бедность, что бы ни было в этой жизни – приятное или неприятное – всё это испытание для людей. Имущество и бедность не являются признаком довольства или гнева Всевышнего. Аллах ﷻ одаривает богатством и хорошего, и плохого, и наоборот – бедным может быть и праведник, и грешник. Беднота или богатство – это экзамен для человека.

فمن صبر على الضَرَّاء وشكر عند السرَّاء،فهو من المفلحين

Смысл: «Кто проявит терпение в трудности и будет благодарным в радости – тот истинно счастливый и имеющий успех» .

Абдуллах ибн Абджар сказал: «Человек испытывается здоровьем, чтобы увидеть, будет ли он благодарить. И он испытывается трудностями, чтобы выяснить, станет ли он проявлять терпение» . И, как бы ни было велико то, что постигнет его в этом мире, оно незначительно в сравнении с тем, что соответствует ему из наказания в мире ином.

От Анаса ибн Малика (да будет доволен им Аллах) передаётся, что Посланник Аллаха ﷺ сказал: «Когда Аллах ﷻ желает блага для своего раба, Он наказывает Его уже в этом мире. Если же Он желает для Своего раба плохое, то откладывает наказание до Судного дня» (см. ат-Тирмизи, № 2396, Ибн Маджах, № 4031).

Верующий же должен быть уверенным в мудрости Всевышнего и уповать на Его милость, ибо поистине:

وَاللهُ يَعِدُكُمْ مَغْفِرَةً مِنْهُ وَفَضْلًا وَاللهُ وَاسِعٌ عَلِيمٌ

(смысл): «Аллах обещает вам прощение и милость. Аллах – обладающий милостью, всезнающий» (сура «аль-Бакара», аят 268).

Когда стало известно о приезде в лицей Державина, учитель словесности Галич уговорил, даже заставил, Пушкина написать стихи, достойные прочтения пред великим стариком. А за несколько дней до экзамена министр Разумовский потребовал, чтобы при нем провели "репетицию", и там-то Пушкин прочел "Воспоминания в Царском Селе" первый раз.

Итак, гости съезжаются: важные генералы, официальные лица, родственники лицеистов (в их числе Сергей Львович Пушкин)...

"Державина видел я только однажды в жизни, но никогда того не забуду. Это было в 1815 году, на публичном экзамене в Лицее. Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу, чтоб дождаться его и поцеловать ему руку, руку, написавшую "Водопад". Державин приехал. Он вошел в сени, и Дельвиг услышал, как он спросил у швейцара: "Где, братец, здесь нужник?".

Этот прозаический вопрос разочаровал Дельвига, который отменил свое намерение и возвратился в залу. Дельвиг это рассказывал мне с удивительным простодушием и веселостию. Державин был очень стар. Он был в мундире и в плисовых сапогах. Экзамен наш очень его утомил. Он сидел, подперши голову рукою. Лицо его было бессмысленно, глаза мутны, губы отвислы; портрет его (где представлен он в колпаке и халате) очень похож. Он дремал до тех пор, пока не начался экзамен в русской словесности. Тут он оживился, глаза заблистали; он преобразился весь. Разумеется, читаны были его стихи, разбирались его стихи, поминутно хвалили его стихи. Он слушал с живостию необыкновенной".

О публичном экзамене было заранее объявлено в газете:

"Императорский царскосельский Лицей имеет честь уведомить, что 4 и 8 числа будущего месяца (январь 1815 года) , от 10 часов утра до 3 пополудни, имеет быть в оном публичное испытание воспитанников первого приема, по случаю перевода их из младшего в старший возраст".

Это был экзамен, "смотр" - чему научились за три с лишним года, ибо достигли середины...

Впрочем, дерзкие лицейские мальчишки, еще не перешедшие в "старший возраст", не так уж безоговорочно преклонялись перед личным высоким авторитетом. Конечно, чтили, но разве есть что-либо, над чем не посмеются?

Однажды юный Пушкин заставляет тень давно умершего Фонвизина навестить престарелого собрата Державина:

Совсем немного осталось жить автору "Фелицы", "Водопада", "На смерть князя Мещерского" - человеку, видевшему уже пятое царствование. Своими глазами Преображенский солдат Державин наблюдал свержение и гибель Петра III, а сорок лет спустя поэт и одновременно министр юстиции попытается влиять на юного Александра I.

"Наконец вызвали меня. Я прочел мои "Воспоминания в Царском Селе", стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояние души моей: когда дошел я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом... Не помню, как я кончил свое чтение, не помню, куда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел обнять... Меня искали, но не нашли..."

Говорили, будто Гаврила Романович воскликнул: "Я не умер!"

После экзамена состоялся торжественный обед, где Разумовский, слышавший стихи Пушкина второй раз, решил сказать нечто приятное отцу поэта и намекнул на то, что дело не в стихах, а в той карьере, которая откроется юному лицеисту.

"Я бы желал, - произносит министр, - однако же образовать сына вашего в прозе".

"Оставьте его поэзии", - с жаром ответил Державин.

Через несколько месяцев Гаврила Романович говорит приехавшему к нему в гости С.Т.Аксакову, что "скоро явится свету второй Державин: это Пушкин, который еще в Лицее перещеголял всех писателей".

Пройдет еще год с небольшим, и лицеисты узнают о смерти Державина.

Тогда-то Дельвиг под свежим впечатлением события сочинит пророческие строки:

Не будет у обоих - ни у Дельвига, ни у Пушкина - державинской старости. Десять лет спустя Пушкин задумается о своем Ленском:

Но пока, в 1815 году, после кратких мгновений грусти у юных лицейских стихотворцев снова ощущение неизбежного счастья, молодой удачи.

И пишутся эпиграммы на чрезмерный аппетит Данзаса...

И вдруг все кидаются на лед, "окрылив железом ноги" (выражение "воспитанника Пушкина" ).

А Яковлев уже не просто паяс , а "паяс 200 номеров", что означает его умение изобразить 200 различных фигур (то есть лиц, зверей, ситуаций): сохранился составленный Матюшкиным список этих фигур, среди которых:

Затем -

Кроме того, Яковлев изображал все и всех:

Под номером 129 мемуарист Матюшкин просит разрешения "пропустить имя": мы понимаем - сам Александр I!

И кто же догадается в ту пору, что шутливейшая эпитафия - акростих Николаю Ржевскому (вероятно, сочинение Илличевского) - это предсказание первой лицейской смерти:

И разве Пушкин не написал незадолго до этого сам себе:

Смерть казалась очень далекой, легкой, нереальной, не то что любовь, близкая и мучительная...

Отчужденность Онегина от поместного дворянства, жизненный кругозор которого ограничен мыслями о “сенокосе, о вине, о псарне, о своей родне”, привела его к полному отшельничеству в “господском доме уединенном”. Появление в соседнем поместье молодого, образованного, наделенного романтическим мироощущением поэта Владимира Ленского нарушило одиночество Онегина. “В пустыне, где один Евгений мог оценить его дары”, Ленский, естественно, “с Онегиным мечтал сердечно знакомство поскорее свесть”. Что же представлял собой юный поэт, что отличало его от той бездуховной социальной среды, к которой он принадлежал:

Он из Германии туманной
Привез учености плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный,
Всегда восторженную речь
И кудри черные до плеч.

“Он сердцем милый был невежда”, вдохновенно стремился познать тайну мироздания, смысл жизни, свято верил в незыблемую жертвенность настоящей мужской дружбы, освященной общностью высоких идеалов, в то,

Что есть избранные судьбами,
Людей священные друзья;
Что их бессмертная семья
Неотразимыми лучами
Когда-нибудь нас озарит
И мир блаженством одарит.

Эти строки перекликаются с проникновенными стихами А. С. Пушкина, посвященными лицейскому братству, с вольнолюбивой лирикой поэта. Энтузиазм, обостренное чувство справедливости, вера в возможность совершенства мира и страстное желание приблизить его, высокие идеалы добра, гармонии, самопожертвования сближают его с декабристами.
Общественные идеалы Ленского неопределенные, абстрактные и как всякие идеалы, возможно, недостижимы, но искреннее стремление юноши к добру, справедливому устройству жизни, неприятие зла, убежденность в своем высоком предназначении не могут не вызывать сочувствия, симпатии:

Негодованье, сожаленье,
Ко благу чистая любовь
И славы сладкое мученье
В нем рано волновали кровь.

Воспитанный на немецкой романтической поэзии, Ленский воспевал высокие чувства людей, искренность и чистоту душевных порывов утонченной натуры, вольнолюбивые настроения проникнутой юношеским максимализмом свободной личности. Поэт видит жизнь такой, какой хочет ее видеть, воспринимает все в розовом свете, романтическое мироощущение наполняет оптимизмом и энтузиазмом его творчество:

Он в песнях гордо сохранил
Всегда возвышенные чувства,
Порывы девственной мечты
И прелесть важной простоты.

В то же время поэзия его оторвана от реальной жизни, воспеваемые чувства, переживания чрезмерно преувеличены, искусственно драматизированы:

Ом пел разлуку и печаль,
И нечто, и туманну даль
И романтические розы;
Он пел те дальние страны,
Где долго в лоне тишины
Лились его живые слезы...

Трудно представить себе более противоположных друг другу людей: Онегин - разочарованный, уставший и душевно опустошенный “страдающий эгоист”, Ленский - романтически восторженный, с большим запасом нерастраченных душевных сил, “сердцем милый... невежда”, исполненный энтузиазма альтруист.
Объединяет их образованность, знание мировой философии, истории, возвышающее над провинциальным дворянством, оторванность от национальной почвы, реальной жизни народа.

Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.
Сперва взаимной разнотой
Они друг другу были скучны;
Потом понравились...

Онегин “слушал Ленского с улыбкой” умудренного жизнью человека:

И думал: глупо мне мешать
Его минутному блаженству,
И без меня пора придет;
Пускай покамест он живет
Да верит мира совершенству;
Простим горячке юных лет
И юный жар и юный бред.

Ленский убежден в возможности переустройства мира, верит в высокое призвание человека, в высшую цель его жизни - служение отечеству, идеалам добра, благородства, справедливости. Он искренне, самозабвенно предается своим утопиям, столь же искренне отдается чувству первой любви:

Ах, он любил, как в наши лета
Уже не любят; как одна
Безумная душа поэта
Еще любить осуждена.

Владимир идеализирует свою избранницу, раскрывая перед нею душу, посвящая ей свое вдохновение, жар нерастраченых душевных порывов. Ольгина поверхностность, кокетливость, жеманность воспринимаются им как непосредственность в выражении подлинного чувства, искренность и глубина в любви. Автор мягко, сочувственно, уважая высокий накал души Ленского, иронизирует над несоответствием предмета его любви бурным ее проявлениям:

Блажен любовник скромный,
Читающий мечты свои
Предмету песен и любви,
Красавице приятно-томной!
Блажен... хоть, может быть, она
Совсем иным развлечена.

Онегин беспощадно обнажает бездуховность, посредственность возлюбленной поэта, причем даже безупречная внешность Ольги сквозь призму максималистского восприятия представляется заурядной. Не одухотворенное насыщенной душевной жизнью лицо Ольги выглядит непривлекательным, лишенным обаяния, когда его сравнивают с выражающим сложный процесс самосознания лицом Татьяны:

Я выбрал бы другую
Когда б я был, как ты, поэт.
В чертах у Ольги жизни нет.
Точь-в-точь в Вандиковой Мадоне:
Кругла, красна лицом она,
Как эта глупая луна
На этом глупом небосклоне.

Как истинный влюбленный, Ленский не в состоянии критически взглянуть на возлюбленную и сухо, внутренне протестуя, реагирует на объективный взгляд Онегина. Евгений знал жизнь во всех ее проявлениях и не мог обмануться в существовании подлинного чувства там, где его нет. Ленский же бросается в омут любви безоглядно, со всем жаром нерастраченных душевных сил: “Он забавлял мечтою сладкой сомненья сердца своего”. Дальнейшее развитие событий подтвердило реальность оценки жизненных событий Онегиным.
После гибели Ленского его невеста недолго горевала об утрате, вскоре она “с улыбкой легкой на устах” вышла замуж за заезжего улана.
А. С. Пушкин сожалеет о гибели “поклонника славы и свободы”, о том, что мечты героя облагодетельствовать человечество обернулись столь нелепой, бессмысленной смертью. Однако Пушкин показывает, что расплывчатость идеалов Ленского, жажда самопожертвования, славы, всеобщего благоденствия без осознания реальных путей достижения желаемого неизбежно влекли его к гибели. Как же представляет поэт будущее героя, если бы трагическое стечение обстоятельств не привело его к печальному, достойному, но бесславному финалу?

Быть может, он для блага мира
Иль хоть для славы был рожден;
Его умолкнувшая лира
Гремучий, непрерывный звон
В веках поднять могла...
А может быть и то: поэта
Обыкновенный ждал удел.
Пройти бы юношества лета:
В нем пыл души бы охладел.
Во многом он бы изменился,
Расстался б с музами, женился...

Возможно, Ленский превратился бы в обыкновенного помещика, одного из тех, кого он так искренне и заслуженно презирал в пору духовного созревания. Автор оставляет этот вопрос без ответа, убежденный лишь в несвоевременности жертвенности столь развитой, гармоничной личности, как несвоевременно и героично было самотверженное выступление декабристов.

В Культурном центре «ЗИЛ» состоялась лекция филолога, преподавателя РАНХиГС Леонида Клейна «Евгений Онегин. Русская формула блаженства». Он рассказал, какой рецепт счастья предлагает своим читателям Пушкин и почему нельзя спрашивать, что случилось бы, ответь Татьяна Онегину взаимностью. «Лента.ру» записала основные тезисы его выступления.

В преподавательской практике встречаются студенты, которые не смогли или не захотели полностью прочесть, например, «Войну и Мир», но тех, кто не прочел «Евгения Онегина», довольно мало. Кроме того, этот роман обычно перечитывают - и дело не только в небольшом объеме произведения. Если мы возьмем содержание «Онегина» и начнем разбирать сюжет, окажется, что совершенно непонятно, чем же мы там интересуемся.

Сюжет ничтожен

Сюжет романа «Евгений Онегин» странный и, по большому счету, совершенно неактуальный. Мне рассказали, что англичане интересовались культурой России и, прекрасно зная Байрона, прочитали это произведение, после чего задали вопрос образованному русскому человеку: «Было два друга, один просто так убил другого, их девушки вышли замуж за военных. Это ваше все?»

В сюжете «Онегина» действительно нет ничего, о чем можно было бы серьезно говорить. В «Мертвых душах» - авантюрный сюжет, в «Войне и Мире», как в «Анне Карениной» и, например, «Обломове», понятен колоссальный авторский замысел. А здесь мы кому должны посочувствовать? Конечно, можно сказать, что это некорректный вопрос, но все-таки, есть ли там герои, на чью сторону мы можем встать?

Онегин, убив на поединке друга, «дожив бесцельно до двадцати шести годов», «ничем заняться не умел». Татьяна, как мне школьники говорили, «послала всего одну эсэмэс» и потом всю жизнь страдала. В сюжете этого романа нет того, что мы можем назвать (в кавычках или без) любовью. «Я вас люблю (к чему лукавить?), но я другому отдана и буду век ему верна» - эту фразу все русские люди знают. (Не в этом ли, кстати, одна из причин культурного кода, который программирует семейные несчастья в России?) Фактически Татьяна заявляет, что изменяет мужу, но делает это не так, как ей бы самой хотелось. Еще Пушкин, что очень важно, сам не дает возможности сочувствовать героям, он просто обрывает роман:

И здесь героя моего,
В минуту, злую для него,
Читатель, мы теперь оставим,
Надолго... навсегда...

То есть проблема романа не в том, что же будет дальше, а в том, что дальше ничего нет. Получается, с одной стороны, сюжет ничтожен, а с другой - отношение Пушкина, который компонует обрывки жизни героев, чрезвычайно странное. И все это называется одним из главных произведений русской литературы! Только когда мы расстаемся с сюжетом и начинаем читать роман внутренним взором, становится ясно, почему же это все-таки главное произведение и почему мы наслаждаемся им.

Пушкин - и кукольник, и кукла

Если главная искра этого произведения высекается не в сюжете, то где? Мне кажется, что она, а точнее огонь, который «тлеет медленно», - это поэтическая интонация. Пушкин чрезвычайно дружелюбен, тактичен, психологичен и бережен к читательскому опыту человека, который берется за его роман. Поэт ничего не нагнетает, не заманивает нас сюжетом, не перегибает палку эмоций и страстей. Он находит невероятную поэтическую интонацию, и мы погружаемся в нее:

Но я плоды моих мечтаний
И гармонических затей
Читаю только старой няне,
Подруге юности моей,
Да после скучного обеда
Ко мне забредшего соседа,
Поймав нежданно за полу,
Душу трагедией в углу,
Или (но это кроме шуток),
Тоской и рифмами томим,
Бродя над озером моим,
Пугаю стадо диких уток:
Вняв пенью сладкозвучных строф,
Они слетают с берегов.

Фраза «тоской и рифмами томим» - может быть, то, ради чего пишется роман. Но чтобы сказать что-то серьезное и сокровенное, Пушкину нужно обернуть это в ворох блесток, шуток и несерьезности. Он, в первую очередь, поэт, и это для него самое главное, он весь роман как бы со стороны на себя смотрит: «Я думал уж о форме плана и как героя назову, покамест моего романа окончил первую главу». Еще одна странность: «Пересмотрел все это строго: противоречий очень много, но их исправить не хочу».

С одной стороны, он пытается провести какую-то сознательную работу, а с другой - уже первую главу закончил. То есть он в бреду, что ли, пишет? И если есть противоречия, почему бы их не исправить? Потому что Пушкину интересен процесс написания и он показывает нам, как произведение устроено. В парижском Центре Помпиду все канализационные трубы вывернуты наружу, Пушкин делает фактически то же самое открытие, но в литературе и на двести лет раньше.

Поэт, прежде всего, занят написанием романа и рефлексией по поводу того, как он пишет этот роман. Мы же, по большому счету, наслаждаемся не сюжетом, а беседой с автором. Одновременно с этим Пушкин сам является героем своего романа и говорит какие-то странные вещи, например: «Письмо Татьяны предо мной, его я свято берегу». А затем: «И даль свободного романа я сквозь магический кристалл еще неясно различал».

Позиция Пушкина (одновременно и кукольника, и куклы) очень хитрая, но она дает ему абсолютную свободу: он бродит среди этих героев, то выходя на сцену, то скрываясь за ней. В этот момент и создается объем произведения, которое вы никогда не назовете маленьким. Белинский говорил, что «Евгений Онегин» - это энциклопедия русской жизни. На мой взгляд, это, скорее, не энциклопедия, а грамматика того, как надо писать. Кстати, Анна Ахматова это очень хорошо чувствовала, у нее есть прекрасное четверостишие:

И было сердцу ничего не надо,
Когда пила я этот жгучий зной...
«Онегина» воздушная громада,
Как облако, стояла надо мной.

Самый популярный вопрос о романе: «А было ли это на самом деле? А прототипы кто?» Мы до чего хотим докопаться? Конечно, не было ничего на самом деле: реальность «Евгения Онегина» давно превзошла реальность своих прототипов, если они существовали. Этот роман знает любой русский человек, «Войну и мир» знает любой образованный человек. В этом смысле литература, то есть выдумка, оказалась гораздо реальнее, чем то, что происходило на самом деле. Пушкин вырывается в область свободы и начинает писать, когда отвлекается от сюжета:

Покамест упивайтесь ею,
Сей легкой жизнию, друзья!
Ее ничтожность разумею,
И мало к ней привязан я;
Для призраков закрыл я вежды;
Но отдаленные надежды
Тревожат сердце иногда:
Без неприметного следа
Мне было б грустно мир оставить.
Живу, пишу не для похвал;
Но я бы, кажется, желал
Печальный жребий свой прославить,
Чтоб обо мне, как верный друг,
Напомнил хоть единый звук.

И чье-нибудь он сердце тронет;
И, сохраненная судьбой,
Быть может, в Лете не потонет
Строфа, слагаемая мной;
Быть может (лестная надежда!),
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет
И молвит: то-то был поэт!
Прими ж мои благодаренья,
Поклонник мирных Аонид…

Пушкин практически уверен в своем поэтическом бессмертии, но для него это объект для самоиронии. Человек не может воспринимать серьезность в очень больших дозах, и роман «Евгений Онегин» гомеопатичен, поскольку все самое важное в нем дается в таком количестве, чтобы можно было воспринять. У Пушкина отличное чувство меры - он описывает мир трагический, но абсолютно прекрасный. При этом каждому он дает необходимое. Тем, кому нужна любовная история, он дает ее:

И вот уже трещат морозы
И серебрятся средь полей...
(Читатель ждет уж рифмы розы;
На, вот возьми ее скорей!)

Для своего же читателя он, конечно, пишет роман о себе и о литературе. Вот, пожалуй, главный пример блестящего чувства меры и виртуозной игры с читателем. (Строфе предшествует сцена, в которой Татьяна ждет появления Онегина с невероятным волнением.)

Но наконец она вздохнула
И встала со скамьи своей;
Пошла, но только повернула
В аллею, прямо перед ней,
Блистая взорами, Евгений
Стоит подобно грозной тени,
И, как огнем обожжена,
Остановилася она.

Это мощные строки, в них зарождается момент истины. И вдруг поэт заканчивает главу:

Но следствия нежданной встречи
Сегодня, милые друзья,
Пересказать не в силах я;
Мне должно после долгой речи
И погулять и отдохнуть:
Докончу после как-нибудь.

Пушкин над кем в этот момент издевается? Понятно, что над читателем, но не только: поэт показывает нам, что сама история не так важна, как кажется. Затем идет следующая глава, в которой пропущены первые шесть строф, то есть с нами продолжают играть. Дальше начинается объяснение Татьяны с Евгением, и оно тоже сбивает весь настрой, потому что Евгений говорит очень жесткие вещи, что недостоин и не влюблен. Это совсем не то, чего ожидала Татьяна. По сути, она поставлена перед Онегиным в такую же ситуацию, в какой читатель находится перед текстом: он ожидает сюжета, а ему говорят, что сюжет не важен. Татьяна - так же не подготовлена к жизни, как массовый читатель не подготовлен к чтению «Онегина».

Пушкинская формула счастья

Поэт говорит о матери Татьяны, которая в какой-то момент отодвинула романы, «солила на зиму грибы, вела расходы, брила лбы» и «...меж делом и досугом открыла тайну, как супругом самодержавно управлять». То есть мать Татьяны выбрала быт, а не культуру (или псевдокультуру). А Татьяна выбрала культуру - и кто из них прав? Пушкин намекает, что, возможно, мать Татьяны «привычкой усладила горе». Поэт подходит к тому, что его действительно волнует: как сделать так, чтобы попасть в такт жизни?

Вот Татьяна - влюбилась в Онегина, все сделала как положено, но несчастлива. Вот ее мать, которая хоть и по-другому, но тоже сделала как положено. Про нее непонятно, счастлива она или нет. У няни не было выбора, она тоже несчастлива. Выходит, все три женских персонажа несчастливы, по крайней мере, в семейной жизни.

Кто остается? Ленский, который, как это ни поразительно, счастлив, потому что, как говорилось в советском анекдоте, прожил жизнь, «не приходя в сознание». Ему не пришлось выбирать между культурой и бытом и не пришлось испытать никакого разочарования.

Быть может, он для блага мира
Иль хоть для славы был рожден;
Его умолкнувшая лира
Гремучий, непрерывный звон
В веках поднять могла. Поэта,
Быть может, на ступенях света
Ждала высокая ступень.
Его страдальческая тень,
Быть может, унесла с собою
Святую тайну, и для нас
Погиб животворящий глас,
И за могильною чертою
К ней не домчится гимн времен,
Благословение племен.

А может быть и то: поэта
Обыкновенный ждал удел.
Прошли бы юношества лета:
В нем пыл души бы охладел.
Во многом он бы изменился,

Расстался б с музами, женился,
В деревне счастлив и рогат
Носил бы стеганый халат;
Узнал бы жизнь на самом деле,
Подагру б в сорок лет имел,
Пил, ел, скучал, толстел, хирел,
И наконец в своей постеле
Скончался б посреди детей,
Плаксивых баб и лекарей

Это описано гораздо сочнее, чем «тайная лира».

Блажен, кто праздник жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто недочел ее романа

Как я с Онегиным моим.

Если упрощать, расстановка сил в романе такая: Татьяна читает произведения, не понимая, что между литературой и жизнью - пропасть, Онегин все понимает и мог бы быть хорошим поэтом, но он не поэт, а Ленский пишет второсортные произведения.

Онегин говорит Ленскому:

«Неужто ты влюблен в меньшую?»
- А что? - «Я выбрал бы другую,
Когда б я был, как ты, поэт.
В чертах у Ольги жизни нет.

Пушкин показывает тем самым, что человеческая душа живая, что никто не может быть всегда на высоте, на острие своего чувства, на вершине эмоций. Поэт не хочет никому, а особенно себе надоедать, он не хочет быть назидательным. Для поэта это чрезвычайно важный момент: как не сойти с ума от скуки (в экзистенциальном смысле, а не в смысле «чем бы заняться»). Он дает нам какие-то намеки на правильный выбор, например, через отца Татьяны, который жил естественной жизнью.

Он умер в час перед обедом,
Оплаканный своим соседом,
Детьми и верною женой
Чистосердечней, чем иной.
Он был простой и добрый барин,
И там, где прах его лежит,
Надгробный памятник гласит:
Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,
Господний раб и бригадир
Под камнем сим вкушает мир.

Эта простая жизнь, по Пушкину, конечно, лучше каких-то претензий на сложную. Но Онегин (очень важно, что именно он - главный персонаж) простой жизнью жить не может, потому что у него уровень образования и культуры другой. Он умный человек, но живет слишком сложной жизнью. Почему? У него, очевидно, есть задатки быть деятельным, но он ничем не занимается: день и ночь у него перемешаны, масса контактов, многое он делает просто автоматически.

Ближе к финалу романа он попадает в ловушку: по-настоящему влюбляется и, в отличие от Татьяны, пишет письмо на русском, а не на французском языке, что очень важно. В отличие от Татьяны, он действительно ничего не хочет. Его накрыло волной настоящего чувства, и он прекрасно понимает, что это чувство безысходное, трагическое и с ним придется как-то жить, потому что никакого ответа не будет. Чувство Онегина нельзя топить ни в книжках, ни в идеале, потому что он влюбился в реальную Татьяну.

Онегин делал все не вовремя, а Татьяна сделала вовремя («пришла пора, она влюбилась»), но ничего не получилось ни у одного, ни у другой. Ленский сошел с дистанции, Ольгу как героя, на которого можно было бы ориентироваться, мы не рассматриваем. Получается, что тех, кто может попасть в такт жизни, в «Евгении Онегине» нет вообще.

Блажен, кто смолоду был молод,
Блажен, кто вовремя созрел,
Кто постепенно жизни холод
С летами вытерпеть умел;
Кто странным снам не предавался,
Кто черни светской не чуждался,
Кто в двадцать лет был франт иль хват,
А в тридцать выгодно женат;
Кто в пятьдесят освободился
От частных и других долгов,
Кто славы, денег и чинов
Спокойно в очередь добился,
О ком твердили целый век:
N. N. прекрасный человек.

Все герои поэта проваливают этот экзамен, кроме одного - самого поэта. Выходит, по Пушкину, этот экзамен можно не провалить только с помощью поэзии. То есть он дает рецепт, который практически никому пригодиться не может.

Вот, по-моему, главная строфа всего романа:

Познал я глас иных желаний,
Познал я новую печаль;
Для первых нет мне упований,
А старой мне печали жаль.
Мечты, мечты! где ваша сладость?
Где, вечная к ней рифма, младость?
Ужель и вправду наконец
Увял, увял ее венец?
Ужель и впрямь и в самом деле
Без элегических затей
Весна моих промчалась дней
(Что я шутя твердил доселе)?
И ей ужель возврата нет?
Ужель мне скоро тридцать лет?

Пушкин пытается сказать самое главное «без элегических затей»: дожить до тридцати лет в состоянии творчества гораздо сложнее, чем умереть в восемнадцать. Поэт столкнулся с тем, что жизнь продолжается и необходимо как-то этому продолжению отвечать каждым прожитым днем, и это очень сложно для думающего человека.

Уж разрешалася весна
И он не сделался поэтом,
Не умер, не сошел с ума.

Вот, собственно, разгадка: можно умереть, как Ленский. Можно сойти с ума, как Евгений в «Медном Всаднике», это тоже реакция на мир. А можно сделаться поэтом. Но если вы никто, вам очень трудно быть. Просто жить - невозможно. В этот момент «Евгений Онегин» поднимается на очень мощную философскую высоту. Значит ли это, что мы не можем счастливо жить? Понятно, что я не рискну отвечать на этот вопрос, но скажу: если мы не можем быть поэтами, то можем быть взрослыми читателями.

Прости ж и ты, мой спутник странный,
И ты, мой верный Идеал,
И ты, живой и постоянный,
Хоть малый труд. Я с вами знал
Всё, что завидно для поэта:
Забвенье жизни в бурях света,
Беседу сладкую друзей.
Промчалось много, много дней
С тех пор, как юная Татьяна
И с ней Онегин в смутном сне
Явилися впервые мне -
И даль свободного романа
Я сквозь магический кристалл
Еще неясно различал.

У Пушкина есть этот «магический кристалл» культуры, сквозь который можно смотреть на мир и не сойти с ума. Для этого же нужно читать книги.

Но те, которым в дружной встрече
Я строфы первые читал...
Иных уж нет, а те далече,
Как Сади некогда сказал.
Без них Онегин дорисован.
А та, с которой образован
Татьяны милый Идеал...
О много, много Рок отъял!
Блажен, кто праздник Жизни рано
Оставил, не допив до дна
Бокала полного вина,
Кто не дочел Ее романа
И вдруг умел расстаться с ним,
Как я с Онегиным моим.

Обратите внимание: жизнь продолжается, и при этом она всегда обрывается неожиданно. Пушкин как бы задает вопрос: возможно ли о жизни рассказать в романе?

Взять любой роман-воспитание XVIII века, который обычно начинается с рождения главного героя, продолжается приключениями, а затем наступает старость - у читателя складывается иллюзия полной жизни. Пушкин же, обрывая свое произведение, странной композицией, бесконечными лирическими отступлениями, составляющими суть романа, показывает, что нет никакой формы, которой можно эту жизнь описать.

Как чрезвычайно трудно попасть в такт этой жизни, также чрезвычайно трудно найти литературную форму для того, что вы хотите сказать. Возможно, именно поэтому он и пишет роман в стихах, постоянно уходя от ответственности и не ставя точку. Поэт как бы говорит: вы можете поставить точку, но это не будет завершением. Или можно не ставить точку, а жизнь в этот момент закончится. В этом и заключается истинный трагизм романа и его очень искреннее, глубоко трагическое переживание жизни.

10.11.2017 в 15:36, просмотров: 39219

Подлость. Онегин - Виктор Добронравов. Ольга - Наталья Винокурова. Фото: Валерий Мясников

XX. ГРЯЗНЫЕ ТАНЦЫ

Смотри-ка, в последнем абзаце предыдущей главы мы незаметно вернулись в партер Вахтанговского театра. А на сцене уже третий (и последний) визит Онегина в дом сестёр Лариных.

Скандал с Ольгой — скандал, который приведёт к дуэли, — Онегин тоже устроил хладнокровно, расчётливо, профессионально. Но Ленский сам виноват: затащил друга в провинциальное сборище сброда (Ахмадулина), а тот пошлую толпу терпеть не мог.

ЛЕНСКИЙ.
В субботу Оленька и мать
Велели звать, и нет причины
Тебе на зов не приезжать.

ОНЕГИН.
Но куча будет там народу
И всякого такого сброду.

ЛЕНСКИЙ.
И, никого, уверен я!
Кто будет там? своя семья.
Поедем, сделай одолженье!

«Никого не будет»? — ладно. Онегин сдался. Приехали — а там адская давка, человек сорок: Скотинины с кучей детей, Петушков, Буянов (двоюродный брат Пушкина, дитя Василия Львовича), мосье Трике, ротный командир с полковым оркестром, какие-то Харликовы, Фляновы, Гвоздин... Все с дочерьми! все с собачками! с грудными младенцами!

Лай мосек, чмоканье девиц,
Шум, хохот, давка у порога,
Поклоны, шарканье гостей,
Кормилиц крик и плач детей...

Ад, говорю вам, ад. Онегин понял, что влип (и ведь не уедешь!), рассвирепел — и на себя, но больше на Ленского; ладно, думает, я тебе устрою. За что? Всего лишь за то, что нехотя припёрся туда, где ему никто не интересен, где неминуемо обжорство, скука, проклятая брусничная вода, и где за столом перед ним, прямо напротив, сидит Татьяна, бледнеет, краснеет, роняет слёзки.

Траги-нервических явлений,
Девичьих обмороков, слёз
Давно терпеть не мог Евгений:
Довольно их он перенёс.
Чудак, попав на пир огромный,
Уж был сердит. Но девы томной
Заметя трепетный порыв,
С досады взоры опустив,
Надулся он, и негодуя,
Поклялся Ленского взбесить...
И уж порядком отомстить.

Сейчас Онегин на глазах жениха, на глазах у всех опозорит Ольгу. Он приглашает её на танец, и она радуется — лестное внимание столичного джентльмена принимает за чистую монету. А это грязный капкан. Ольга для него лишь инструмент.

К минуте мщенья приближаясь,
Онегин, втайне усмехаясь,
Подходит к Ольге. Быстро с ней
Вертится около гостей,
Потом на стул её сажает,
Заводит речь о том, о сём;
Спустя минуты две потом
Вновь с нею вальс он продолжает;
Все в изумленьи. Ленский сам
Не верит собственным глазам.

Всё на глазах у жениха. Соседи — изумлённая деревенщина — полагают, будто это вспышка влюблённости, а это подлость. За что же мстит? За то, что согласился приехать к Лариным. Да, Ленский его позвал, но ведь не насильно притащил. Потребность сделать гадость ближнему, опозорить, высмеять — характерна для светских людей.

Присутствующие не знают, почему Онегин совершает поступок, находящийся по ту сторону всех норм приличия: приглашает Ольгу снова и снова...

А как в театре показать , что он перешёл границы? Как сделать, чтобы нынешний зритель не умозрительно и равнодушно «понял нарушение», а кожей ощутил жуткую подлость? Ведь сегодня нравы проще, и танцуй невеста с приятелями жениха хоть до упаду — никто внимания не обратит. Да хоть целуйся...

И вот тут театральное решение. Блистательная сцена.

С тех пор как Ленский вернулся из Германии и подарил Ольге учёности плоды , она ни на секунду не расстаётся с аккордеоном (вероятно, даже спит с ним). Вот и сейчас, на именинах сестры, в толпе гостей, Ольга с любимым аккордеоном, прижимает его к груди.

Немая сцена. Расчётливый холодный гад подходит к Ольге сзади, просовывает руки у ней под мышками и кладёт свои ладони на аккордеон. И поглаживает клавиатуру. У зрителей невольно в ушах звучит русское слово «лапает».

Все сперва таращатся, а потом прячут глаза — не могут глядеть на это бесстыдство. И бедный Ленский видит, что милый друг делает с его невестой.

За аккордеон — но понятно: за грудь. За душу. За музыку. Лапает музу Ленского. Играет на чужих чистых чувствах.

Милый друг — брюнет, бриолин, пробор, бледное лицо, тонкие губы, беспощаден и к другу, и к бедной Ольге, которая всё пытается улыбаться сквозь слёзы стыда и позора, и к несчастной Татьяне, и ко всей этой деревенщине, которая не умеет, не знает, как осадить столичную тварь. Только убить.

Сейчас погибнет. Молодой Ленский - Василий Симонов. Фото: Валерий Мясников

Дуэль поставлена как страшный сон.

Начинается реалистично, по всем правилам. Онегин и Ленский берут пистолеты, расходятся. Секунданты, как полагается, утаптывают снег, утаптывают тщательно, долго. Поэма в этом месте тоже предельно реалистична, с точными числами шагов.

Плащи бросают два врага.
Зарецкий тридцать два шага
Отмерил с точностью отменной,
Друзей развёл по крайний след,
И каждый взял свой пистолет.

Некоторые читатели ХХI века слабо представляют себе условия дуэли. Что-то такое слышали про тридцать два шага, но дистанция стрельбы куда короче. После команды «сходи тесь!» дуэлянт может стрелять в любой момент, очерёдности нет. Но расчёт и доблесть толкают подойти ближе, чтоб стрелять наверняка. Между начальными позициями — 32 шага, между внутренними барьерами (дальше которых двигаться нельзя) обычно бывало 10-12 шагов, в особо яростных случаях — 8 и даже 6.

«Теперь сходитесь». Хладнокровно,
Ещё не целя, два врага
Походкой твёрдой, тихо, ровно
Четыре перешли шага,
Четыре смертные ступени.
Свой пистолет тогда Евгений,
Не преставая наступать,
Стал первый тихо подымать.
Вот пять шагов ещё ступили,
И Ленский, жмуря левый глаз,
Стал также целить — но как раз
Онегин выстрелил... Пробили
Часы урочные: поэт
Роняет, молча, пистолет.

Неловко в такой ужасный момент заниматься арифметикой, но уж простите: каждый сделал (4+5) девять шагов, а вместе — восемнадцать. От тридцати двух, значит, осталось четырнадцать. Меньше десяти метров.

А на Вахтанговской сцене — так: звучит команда «Теперь сходитесь!», и немедленно реализм прекращается, начинается кошмар. Ленский, растерянный, залезает на какие-то лавки, секунданты залезают туда же и сдирают с него, покорного, рубаху; а потом через всю сцену, чёткой ледяной офицерской походкой, к голому по пояс Ленскому идёт милый друг, подходит вплотную, обнимает за шею левой рукою, прижимает его к себе — — и Ленскому, который не понимает, что происходит, кажется, будто это дружба, примирение — — но в правой руке Онегина пистолет, ствол упирается в голый живот. — Выстрел, Ленский начинает оседать.

Убийство. Ленский - Василий Симонов. Онегин - Виктор Добронравов. Фото: Валерий Мясников

Дуэль превратилась в какое-то гангстерское голливудское убийство с замедленной съёмкой падения, потому что Ленский, колыхаясь, падает долго, очень долго.

Такой выстрел (в живот, в упор) мы видели не только в «Крёстных отцах», не только в «Белом солнце пустыни» (где Чёрный Абдулла, явно думая о чём-то своём, равнодушно стреляет в живот старому смотрителю музея). Такие объятия — на все времена.

«Иоав был одет в воинское одеяние своё и препоясан мечом, который висел при бедре в ножнах и который легко выходил из них и входил.
И сказал Иоав Амессаю: здоров ли ты, брат мой? И взял Иоав правой рукою Амессая за бороду, чтобы поцеловать его.
Амессай же не остерёгся меча, бывшего в руке Иоава; и тот поразил его им в живот, так что выпали внутренности его на землю, и не повторил удара, и тот умер».

2-я книга Царств, 29, 8-10.

Вот так, мадам, в Святом Писании выглядят братские поцелуи, вот так там интересуются здоровьем.

Далеко от авансцены, на заднем плане, ещё в начале спектакля, Онегин, в думы погружённый, тупым киём вооружённый, иногда играл на бильярде. Резкий треск бильярдных шаров предвещал неотвратимый выстрел. Но когда это наконец случилось, и мёртвый Ленский рухнул, молодой Онегин вдруг понял, что убил. Его затошнило, он зашатался. Единственный раз за весь спектакль у него подкосились ноги.

Презирать людей и чувства, казалось бы, легко. Но вдруг стать убийцей...

Что ж, если вашим пистолетом
Сражён приятель молодой...
Скажите: вашею душой
Какое чувство овладеет,
Когда недвижим, на земле
Пред вами с смертью на челе,
Он постепенно костенеет,
Когда он глух и молчалив
На ваш отчаянный призыв?
Убит!.. Сим страшным восклицаньем
Сражён, Онегин с содроганьем
Отходит...

Вот так, с содроганьем , на подламывающихся ногах, отходит от трупа Онегин—Добронравов.

Старый Ленский стоит в центре сцены и даже не оглядывается туда, где он лежит молодой и мёртвый.

А старый Онегин в углу сцены поднял воротник чёрного пальто, ушёл в него, закрыл лицо, закрылся, только глаз торчит. Знает, что натворил. Помнит. И косится на рваное письмо Татьяны в рамке на стене (о письме потом).

И все со сцены утекли туда, в колышущееся зеркало, в черноту забвения... Ах, если бы забвения, но ведь вспоминаешь, вспоминаешь.

И снова выстрел — это катится следующий шар... Да, брат Евгений, теперь каждый раз, играя на бильярде, будешь вспоминать, как убил.

ХХI. ЗАЧЕМ УБИЛ?

...Но Менелай, из ножен исторгнувши меч среброгвоздный,
Прянул, герой, на Пизандра, а сей из-под круга щитного
Выхватил медный красивый топор, с топорищем оливным:
Сей поражает по шлему, а тот наступавшего — по лбу
В верх переносицы: хряснула кость, и глаза у Пизандра,
Выскочив, подле него на кровавую землю упали.
Гомер. Илиада.

Как вам старик Гомер? Оба глаза от удара вылетают из глазниц и падают на окровавленную землю, а этот (теперь безглазый) Пизандр ещё стоит — ещё не понимая, что ему пи... Пизандр, короче, сейчас начнёт, колыхаясь, падать на собственные изумлённые глаза (что гораздо хуже, чем сослепу наступить на собственные очки, мадам). Даже в американских боевиках не припомним такого жуткого кадра.

Но у Гомера есть и круче. Например:

Быстро его Мерион и настиг и сверкающим дротом
Между стыдом и пупом ударил бегущего, в место,
Где наиболее рана мучительна смертным несчастным:
Так он его поразил; и на дрот он упавши, вкруг меди,
Проколотый, бился в крови, как бычок несмирённый.

Бедняга бьётся вокруг копья, пригвождённый к земле за такое место... Теперь вы знаете, где наиболее мучительна рана: между пупком и лобком; точнее — тем местом, которое Гнедич (на 15 лет старше Пушкина) перевёл как «стыд» (перевод «Илиады» вышел в 1829‑м и восхитил многих, в том числе Пушкина).

А может, вам больше понравится это:

В грудь он копьём поражённый, ударился тылом о землю.
Спрянул с коней Гипполох; и его низложил он на почву,
Руки мечом отрубивши и голову с выей отсёкши;
И, как ступа, им толкнутый, труп покатился меж толпищ.

Неплохо! Фонтанируя кровью, труп — без рук и без головы (отрубленной вместе с шеей) — катится, как ступа, как чурбак, сквозь возбуждённую ораву — чем не Тарантино? А какой звукоряд! Вы догадались ли прочесть вслух хотя бы последнюю строчку? Ступ-толк-труп-тилc-толп — именно так катится толстенное бревно, причём первый «ступ» — это оно свалилось со штабеля, чтобы потом покатиться, давя траву и с хрустом («трруп») давя отрубленные прежде с него сучки и ветки. А «тыл» (поясняю для вас, мадам, ибо, полагаю, вы далеки от военной терминологии), «тыл» обычно находится далеко позади переднего края, который фронтовики называют «передок», но в данном случае «тыл» расположен с другой стороны от «стыда»; вот и всё.

Эпиграф же мы выбрали не за красивые глаза (выскочившие и т.д.), не за эту глазунью, а за «медный красивый топор, с топорищем оливным» . Оливным! — то есть сделанным из оливы, чьей эмансипировавшейся племянницей является (см. Набокова) сирень. Прочнейшее дерево! Теперь уж вы по достоинству оцените насмешку Пушкина над Татьяной, которая на бегу кусты сирен переломала.

Зачем греки и троянцы убивают друг друга, всем известно (ну или принято считать, что всем известно). А зачем Онегин Ленского убил?

Об этом никто не думает. Такого вопроса не задают. Так было всегда — о чём тут спрашивать?

Оруэлл (первым ли?) описал сегодняшнего читателя. Он берёт газету или включает радио и слышит, что Океания (Америка, Грузия, Украина, etc.) всегда была врагом . На самом деле она ещё вчера была союзником, но этого никто не помнит, не хочет помнить, научился не помнить, не понимать, не связывать события, не анализировать — «зачем копаться?».

В жизни такое случалось не раз. Например, в 1939 году — почти за 10 лет до того, как был написан самый издаваемый роман «1984».

Начиная с 1936‑го советские газеты клеймили немецких фашистов; СССР вывез детей из Испании; все школьники знали, что гитлеровская Германия — враг; пионеры и комсомольцы писали об этом в каждом номере каждой стенгазеты. Вдруг — рассказывала мне комсомолка 1930‑х — две недели тишины, о Германии ни слова, а потом внезапно: Германия — друг! Сталин приветствует Гитлера! визиты, общие цели, изъятие всего антинемецкого, срочная отправка антифашистов в ГУЛаг.

Когда в 1954 году Н.Н.Иванова реабилитировали, ему показали приговор Особого совещания: в сентябре 1941 года Н.Н.Иванов был приговорён к пяти годам «за антигерманские настроения». Трудно себе это представить: гитлеровцы рвались к Москве, газеты писали о «псах-рыцарях», а какой-то чиновник ГБ спокойно оформлял дело, затеянное ещё во времена германо-советского пакта.

Эренбург. Люди, годы, жизнь.

Это присказка. Теперь сказка. Дуэль Онегина описана очень подробно, детально. Опоздал, извинился, отсчитали шаги, зарядили, выстрел, Ленский убит. Ну да, так случилось, жаль мальчика.

Друзья мои, вам жаль поэта...

Пушкин обращается к современникам, к современницам (помните Варю, которая весь день плакала, прочитав о дуэли?). Кстати, было ль вам жалко хоть одного из зверски убитых людей в трёх (см. выше) фрагментах «Илиады»? Вероятно, нет. Вы относитесь к этому спокойно, как к данности. Снег белый, вода мокрая, соль солёная, Ахилл убит, Ленский убит — так всегда. Это константы, они неизменны и вопросов не вызывают. Только ребёнок спрашивает: почему лёд холодный? почему огонь жжётся? (На все подобные вопросы самый правильный ответ: так устроен мир.)

Но вдруг спрашиваешь себя: а зачем Онегин Ленского убил? Зачем? Да, вызов, дуэль, но ведь мог бы выстрелить мимо; ну или в ногу... Ведь ненависти не было; жажды убийства не было.
Наоборот! Прямо написано: Онегин жалел , что вышла ссора, что принял вызов:

И поделом: в разборе строгом,
На тайный суд себя призвав,
Он обвинял себя во многом:
Во-первых, он уж был неправ,
Что над любовью робкой, нежной
Так подшутил вечор небрежно.
А во-вторых: пускай поэт
Дурачится; в осьмнадцать лет
Оно простительно. Евгений,
Всем сердцем юношу любя,
Был должен оказать себя
Не мячиком предрассуждений...

Итак: себя корит, Ленского всем сердцем любит; и — убивает. С десяти метров стреляет в сердце. Зачем?!

Запоздалое сожаление. Старый Онегин - Сергей Маковецкий. Фото: Валерий Мясников

Начинаешь спрашивать всех подряд, и сегодняшние жители России — и молодые, и пожилые — отвечают: «Убил, чтоб его самого не убили» . То есть убил из страха за свою жизнь. Такой ответ — очень яркое (и печальное) доказательство: самосознание людей, населяющих Среднерусскую возвышенность и её окрестности, изменилось более чем радикально. Прав Лотман, начавший в своём Комментарии 1980 года перечисление «лексически непонятных современному читателю слов» с понятий чести. Прошло ещё 37 лет; при переиздании теперь следовало бы поправить: совершенно непонятных .

Чёрные мысли. Молодой Онегин - Виктор Добронравов. Старый Онегин - Сергей Маковецкий. Фото: Валерий Мясников

Дуэли из-за задетой чести случались постоянно. Теперь их нет совсем. Неужели сегодня никто ничью честь не задевает? Напротив, оскорбляют открыто и грубо. Значит, дуэлей нет не потому, что нет оскорблений, а потому, что оскорблённые не вызывают оскорбителей к барьеру. Прощают по-христиански? Но ведь не все вокруг христиане. Нет, дело не в прощении. Месть не исчезла. Просто мстят иначе — придумывают подлости, клевещут, нанимают убийц... Всё это было и тогда — во времена Пушкина. Однако ж и дуэли были.

Ответ простой: честь перестала быть абсолютным приоритетом. Бесчестье теперь не делает человека изгоем. Потому сегодня человек и отвечает: «Онегин убил Ленского, чтоб самому не быть убитым» — ответ в той системе координат, где честь вообще не существует. Её нет, вот и задеть её нельзя.

Онегин не таков. Страха за свою жизнь у него нету. Вот его характеристика из Первой главы:

И хоть он был повеса пылкой,
Но разлюбил он наконец
И брань и саблю и свинец.

Кутила, гуляка, бабник — мы это тут проходили. А что такое «брань, сабля и свинец»? По первому значению это война, сражения. Но Онегин не воевал; это дуэли. Что ж, если оскорбляешь направо и налево, наставляешь рога направо и налево... А «разлюбил» не значит испугался; просто надоело (как и «дружба»); стал не столь задирист.

Если ж Онегин — это Пушкин (как многим казалось ещё тогда, при жизни Автора), то уж точно не трус. Пушкин способен есть черешню под дулом пистолета (так ведёт себя герой «Выстрела», см. «Повести Белкина»), ничего не боится, много раз рискует жизнью, бесстрашно ставит себя под пистолет врага. Но — разлюбил, утратил интерес (так теперь взрослеет вчерашний зацепер, если случайно остался жив). Из 26 дуэлей Пушкина восемь — в 1822 году, потом по одной в год, а с 1830‑го по 1835‑й включительно — ни одной. Про 1837‑й лучше не вспоминать.

Зачем убил? Набоков — циник, но даже ему не пришло в голову, что Онегин убил Ленского, боясь за себя . Вот его «объяснение»:

Психоаналитик отметил бы жутковатое, как во сне, поведение Онегина в то утро. Онегин ведёт себя так, как он никогда бы не стал себя вести в нормальном состоянии душевной бодрости. Он наносит Ленскому необоснованное (второе) оскорбление, сильно проспав, — из-за чего возбуждённый юноша вынужден несколько часов ждать на ледяном ветру. Он, зная, что секунданты должны быть того же социального статуса, что и участники дуэли (т.е. дворянами) , является со слугою, ещё раз глупо оскорбляя Ленского. Он первым производит выстрел с намерением убить, что совсем не в его характере. Ленский, без сомнения, жаждал крови, но Онегин, бесстрашный и насмешливый стрелок, будь он в здравом уме, конечно, отложил бы свой выстрел; напротив, оставшись в живых, отказался бы от выстрела, т.е. разрядил свой пистолет в воздух. Когда Ленский падает, кажется, что Онегин вот-вот проснётся и поймёт, что всё было сном.

Мы взяли в кавычки слово «объяснение», ибо все эти длинные фразы Набокова о страшном сне легко заменяются кратким «не могу понять».

Но мысль о страшном сне пришла Набокову не случайно. У Пушкина прямо сказано про «страшный, непонятный сон» — так, будто Автор и сам не понимает своих героев:

Как в страшном, непонятном сне,
Они друг другу в тишине
Готовят гибель хладнокровно...

Зачем Онегин Ленского убил? — недоумевает Набоков. Смешной вопрос. Писатель, который со своими персонажами вытворял немыслимые штуки (см. «Дар» и др.), увлёкся настолько, что поверил, будто у Онегина есть свобода воли. Правильный вопрос звучит иначе: зачем Ленского убил Пушкин?

Приехал в Апраксино Пушкин, сидел с барышнями и был скучен и чем-то недоволен. Разговор не клеился, он всё отмалчивался, а мы болтали. Говорили мы об «Евгении Онегине», Пушкин молча рисовал что-то на листочке. Я говорю ему: зачем вы убили Ленского? Варя весь день вчера плакала...
— А знаете, где я его убил? Вот где, — протянул он к ней свой рисунок и показал место у опушки леса.

А.П.Новосильцева.

Так зачем? Ответ прост. Пушкину это было необходимо. Ничто, кроме смерти, не заставляет так глубоко задуматься о жизни. Тем более — смерть молодого, светлого, многообещающего... Он уносит с собою тайну! — мы же не знаем, что он совершил бы в жизни — какие открытия сделал бы, какие книги сочинил.

Ленского не Онегин убил, а Пушкин. Был нужен «повод» для потрясающих стихов. (На сцене их читает Олег Макаров — лучшее и пронзительное место в роли старого Ленского.)

Быть может, он для блага мира,
Иль хоть для славы был рождён;
Его умолкнувшая лира
Гремучий, непрерывный звон
В веках поднять могла. Поэта,
Быть может, на ступенях света
Ждала высокая ступень.
Его страдальческая тень,
Быть может, унесла с собою
Святую тайну, и для нас
Погиб животворящий глас,
И за могильною чертою
К ней не домчится гимн времён,
Благословение племён.

Прощание с Землёй. Старый Ленский - Олег Макаров. Фото: Валерий Мясников

«Непрерывный звон в веках», «гимн времён», «благословение племён» — это сверхчеловеческие притязания, невероятные надежды. И ведь всё сбылось (пусть пока всего лишь на два века). Но тут есть и большее.

Человек умер и унёс с собою Святую тайну, и для нас погиб животворящий глас. Именно это сказал Достоевский в знаменитой Пушкинской речи (1880): «Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унёс с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем».

Достоевский говорит о тайне, которую он разгадывает, употребляя размытое «мы» — в надежде, что он не одинок в этой работе. Но мы знаем, что тогда разгадать никому не удалось. А теперь и надежды нет, никакой. Был ли шанс разгадать? — неизвестно. Но теперь — ровно настолько, насколько со времён Достоевского мы продвинулись в создании роботов, настолько удалились от разгадки той великой тайны. Попросту — бесконечно. В Яндексе разгадки нет, а другие методы умирают. Нет надежды, что Бог, Который говорил с пророками и поэтами, согласится говорить с роботом.

Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.

Что написал бы Пушкин — приёмник чудных звуков? Он унёс с собою тайну, и для нас погиб животворящий глас. То есть какая-то мысль, которая целый бы мир озарила. И не как водородная бомба — мысль Сахарова, Харитона и др. — не как новая мощная смерть, а как новая жизнь. Придумал же кто-то колесо, и покатилась цивилизация. И докатилась.

В романе Саймака «Город» умирает мыслитель. Умирает потому, что к нему отказался лететь врач; умирает, не успев закончить работу, которая «преобразит солнечную систему, за несколько десятков лет продвинет человечество вперёд на сто тысячелетий. Речь идёт о совсем новой перспективе, о новой цели, которой мы себе и не представляли до сих пор. Совершенно новая истина, понимаете? Которая ещё никому не приходила в голову».

Мыслитель умер, унёс с собою тайну, и человечество погибло. На Земле остались муравьи, роботы и собаки.

(Впрочем, всё это тут преждевременно. Это из ХХХVII главы, а попало, как видите, в ХХI‑ю. Вообще всё неправильно. Кусок четвёртой части до сих пор валяется, а у вас в руках — седьмая. Вот и думай — куда приткнуть?).

Смерть важнее рождения. Рождение вне твоей воли, твоего разума; можно даже сказать: вне твоей жизни. Смерть — итог. Не будь Пасхи — кто бы праздновал Рождество.

Про рождение не говорят «глупое» либо «героическое». А вот смерть может быть и глупой, и геройской. Смерть может быть и подвигом, и жертвой.

Смерть — это человеческое, а рождение — биологическое. Рождаешься, как котёнок, а умираешь как герой, как мудрец, как никто или как крыса — зависит от тебя.

Онегин выстрелил... Пробили
Часы урочные: поэт
Роняет, молча, пистолет,
На грудь кладёт тихонько руку
И падает. Туманный взор
Изображает смерть, не муку.

Смерть Ленского — мгновенная, тихая, скромная. Он не кричит, не корчится от невыносимой боли, не бьётся в судорогах смертельной агонии. Никаких гомеровских кровавых красот; а ведь лучшего момента для яркого и пышного описания не найти во всём романе. Но никаких движений. Никаких звуков.

Пушкин не раз видел сам и обсуждал с друзьями жуткие страдания дуэлянтов. Лотман в своём комментарии приводит любопытнейший пример.

Когда они с крайних пределов барьера стали сходиться на ближайшие, Завадовский, который был отличный стрелок, шёл тихо и совершенно спокойно. Хладнокровие ли Завадовского взбесило Шереметева или просто чувство злобы пересилило в нём рассудок, но только он, что называется, не выдержал и выстрелил в Завадовского, ещё не дошедши до барьера. Пуля пролетела около Завадовского близко, потому что оторвала часть воротника у сюртука, у самой шеи. Тогда уже, и это очень понятно, разозлился Завадовский. «Ah!, — сказал он, — iI en voulait a ma vie! A la barriere!» (А! он покушается на мою жизнь! К барьеру! — фр.) Делать было нечего. Шереметев подошёл. Завадовский выстрелил. Удар был смертельный, — он ранил Шереметева в живот! Присутствовавший на дуэли приятель Пушкина Каверин (с которым Онегин в Первой главе встречался у Talon, известный кутила и буян), увидав, как раненый Шереметев несколько раз подпрыгнул на месте, потом упал и стал кататься по снегу, подошёл к раненому и сказал: «Что, Вася? Репка?» — в смысле: «Что, вкусно?»